Там нет ничего доброго и светлого. Только люди.

Впечатления журналиста, вернувшегося из Мариуполя.

Телевизионщики с окружного телеканала "Мегаполис" Анна Кучма и Олег Избаш вернулись с Донбасса три недели назад. Мы не стали спешить с разговором, ребятам было важно собрать мысли воедино, а эмоции поначалу очень давили.

Сейчас Анна часть впечатлений разложила по полочкам. Хотя многое ей все еще не до конца понятно. Да и можно ли на все вопросы получить окончательные ответы. В одном она уверена точно – поездка дала ей уникальный личный и профессиональный опыт.

- Снимаем раздачу гуманитарной помощи: люди ссорятся, ругаются, переживают, что им чего-то не достанется. У нас как бывает? Все сторонятся камеры. А там подходят и сами просят: «Вы нас снимайте, пожалуйста, чтобы наши родственники видели, что мы живы». Кстати, так очень много людей находилось. Я до того, как поехала в Мариуполь, работала с видео, где женщина благодарила за то, что ей привезли лекарства. Потом я случайно встретила её в городе, и она сказала: «Спасибо вам большое». Оказывается, эти кадры увидела ее дочь, которая живет во Франции. Так она узнала, что её мама жива. Такие вещи самые сильные.
Там не было людей, которым нужно было задавать вопросы. Они сами все говорили, говорили, что хотели. Задача была подойти, поздороваться. Их настолько переполняют эмоции: злость грусть, страх. Они хотят выговориться. Ты записываешь, и всё. Это был необычный опыт.
Я, когда приехала в Сургут, я не ожидала, что здесь люди. Вот мирное небо, цивилизация, блага. А они закрытые, замкнутые, раздраженные. Там такого нет. Там, если даже люди гневаются, они гнев не на тебя направляют, а на ситуацию.

- Часто встречались негативно настроенные люди?

- По отношению к журналистам – нет. Но я старалась фильтровать вопросы, потому что видела боль в глазах. Я раз спросила: «С чего вы взяли, что по вам стрелял «Азов?» Меня чуть не пришибли на месте. У мужчины на глазах «азовцы» расстреляли женщину с ребёнком, подожгли дом, где они жили.

- Просто так?

- Вот это главный вопрос. У меня есть видеозапись этого интервью. Он сказал мне: «Дитё, ты не понимаешь». Да, просто так.

- Как возникла идея поехать на Донбасс?

- У меня она возникла 24 февраля. Мы буквально 23-го снимали отправку гуманитарки. Нам сказали: «Особо не утруждайтесь. Напишите, что ушли грузовики». Ну ушли и ушли. У меня на Украине ни друзей, ни родственников. Для меня Донбасс был другим миром. Мы сняли эти грузовики, а 24-го началась спецоперация.

- Ты хотела разобраться, посмотреть на месте, понять, прочувствовать?

- Если мы формируем чувство сопричастности у югорчан, то его нужно формировать качественно. Я хотела, чтобы у меня была своя история людей, которые там живут, чтобы потом использовать это в работе, чтобы это не были просто зарисовки о том, что «250 тонн гуманитарки отправились в ДНР», чтобы это были живые истории. Это моя работа. Нельзя говорить о Донбассе, не будучи там.

- Тебе было страшно?

- Перед поездкой мне начали сниться картинки непонятные. Я подумала, что, наверное, нужно написать завещание (смеется). Там было тревожно. Особенно один раз ночью, когда сильно рвались ракеты. Было странное чувство. Например, Донецке цел, всё в розах, но видишь – что-то дымится, и тебе говорят: «Будь осторожна». А ты понимаешь, что если прицельно летит ракета, ты никуда не успеешь убежать. Когда люди говорили «ну, вы понимаете» - я отвечала «нет». Я не понимаю, как можно жить в условиях войны так долго.

Мне приснилось, что мы с мамой стоим в Сургуте на вокзале… А мне рассказали, что перед обстрелом наступает гробовая тишина. И вот тишина на перроне, летит снаряд, а я кричу: «Мамочка, ложись». В этом сне мне было страшно.

- У тебя украинская фамилия?

- Моя девичья фамилия Чуркина. А Кучма - это мужа фамилия. Его в Киеве крестили, но он там никогда не жил. Родился и вырос в Сургуте.

- Муж отпустил тебя?

- Он сначала сказал, что против. Но я ему объяснила, как это значимо и важно. И он понял. Но потом я узнала, что он сходил на исповедь. Это было неожиданно: мы давно в храме не были. Видимо, ему было страшно.

- То, что ты представляла и что увидела, это сильно различалось?

- Я ничего не представляла и не ждала, но, когда приехала, мне показалось, что я по страницам классиков хожу. Настоящие «Дни Турбиных» Булгакова. Это всё настолько ужасно. Даже не по разрушениям. Это разлом внутри семей. Мать в Донецке, дочь в Киеве. И они чужие друг другу. Так почти в каждой семье. Отношения разорваны.

- Почему так?

- Я не знаю. Не понимаю, как такое могло получиться с большим количеством людей. Здесь, в Сургуте происходит трагическая история, и мусолят ее месяц. А там все как будто захлебнулись в этом горе. Девятиэтажный дом полностью сложился, его никто не разбирал. Сколько под этими бетонными плитами людей, никто не скажет. Город молчит.

- Какие перед Вами задачи стояли? Как вы их воплощали?

- Мы должны были освещать основные события и в день давать по очерку про добровольцев. Были даты: 1 и 12 июня, день защиты детей и день России. Ещё адресная гуманитарная помощь, которую передавали родственникам югорчане, медикаменты для больницы, работа врачей. Такой круг тем. Но по факту там всё, что ты видишь, оказывалось важно: и работа добровольцев, и люди, которые не могут никого найти, просят их снять, чтобы увидели родственники. В каждом дворе миллион историй. У меня ещё половина рабочего материала не отписана.

Материалы пересылать было сложно: устойчивого интернета нет. По всему городу две точки вай-фая, откуда можно что-то отправить. Очень много материала я снимала на телефон. Так было проще. Большие сюжеты мы снимали на камеру, монтировали и отправляли уже готовые. Конечно, проще монтировать самим. Здесь у ребят нет возможности отсматривать все досконально. А я потом смотрю и вижу, что они не взяли какие-то очень важные вещи.

- Я посмотрел несколько твоих сюжетов. Это классная журналистская работа. А как вы искали героев? Кажется, что там каждый человек уникальный.

- Они попадались всегда случайно. По наводке было другое. Приходят люди и говорят: «Запишите адрес, там бабушка не ходячая, не может получить гуманитарку». Ее выдавали только с паспортом и только лично в руки. Человек не может попросить кого-то получить. На вечерних планерках мы озвучивали адреса, проблемы и обсуждали возможность исполнения. Потом прорабатывали маршрут, потому что транспортных средств немного.
Один раз мне дали два адреса, попросили заехать и проведать. И я их случайно не сохранила. Тогда я разрыдалась.
Там настолько все важно. И когда ты приезжаешь и читаешь, что в Сургуте подростка затравили за длинные волосы, ты этого не понимаешь.

- Что тебя поразило больше всего?

- Меня вырубило уже на обратном пути, когда мы границу пересекли и увидели Ростов с фонтанами. Изобилие воды просто потрясло. А в Мариуполе с ней дефицит. Ещё какой-то парень с цветами сидел, ждал свидания. Дети чистенькие играют. В Сургуте была потребность носить конфеты и раздавать их. Остановилась только тогда, когда меня мама какого-то ребенка за это отчитала, сказала, что у него может быть диатез. Я подумала, что в Мариуполе все диатезы быстро вылечили, но конфеты предлагать перестала.

Здесь сложно представить, что ты не можешь вызвать такси, просто сесть на автобус, свободно перемещаться. До восьми нужно обязательно вернуться в лагерь, потому что комендантский час. Из-за того, что не хватает транспорта, Газель вместо десяти вмещает двадцать человек, и нужно дождаться, пока все они на своих точках закончат работу и приедут за тобой. Ты тупо сидишь на жаре и ждешь. Если обстрел, то тоже ждешь. Там по-другому время измеряется, там учишься не суетиться.

- Вы еще и волонтерской деятельностью занимались?

- Так точно. Нам при отъезде говорили: «В первую очередь вы журналисты», но там так не получается. Нужно отрабатывать еду, место в машине. Сказать, что я поеду, но буду только снимать, нельзя. Нужны рабочие руки. Мы приезжали с оператором Олегом Избашем, набирали материал, общались с людьми, а потом он шел окна делать, а я завалы разбирать.

- Ты написала в одном из постов, что тебя раздражает, когда знакомые постоянно спрашивают «ну, как там»?

- Сейчас уже нет. Когда я приехала, мне было больно и… Это не передать словами. Это грязное дело. Что об этом говорить? Да, там есть люди, которым нужна помощь. А все остальное… Я приехала раздраженная, агрессивная. И когда рассказываешь, а тебе не верят, сомневаются… Люди пытаются залезть в душу, когда там больно, некрасиво, неприглядно. Это не героика.

- Ты раньше этого не понимала?

- Понимала умом, читала, а сейчас увидела. Мне мама говорит: «Зачем ты в интервью сказала, что женщины просят прокладки?» А для меня все рядом: вот бомбежка, а вот прокладки. Там нет ничего доброго и светлого. Только люди. Женщины очень красивые. Они сидят возле разрушенных домов с укладками, с накрашенными губами. Я была в шоке. Они еще на мои ногти смотрели. Они просто хотят мира, просто хотят жить. Но они не плачут, не рвут на себе волосы, не отчаиваются.

- Ты поедешь туда еще?

- Думаю, что поеду. Поеду потому, что поняла значимость русского мира. Фраза «зачем нам мир, в котором нет России» не кажется мне странной.